Из рассказа выжившего разведчика Александра Игнатьевича Бакина: — Когда все уже было кончено и никого из моих товарищей в живых не осталось, услышал я слабые стоны. Обрадовался — думаю: "Жив еще кто-то". Что ни говори, а одному худо среди фашистов. Осторожно пополз на стоны. Смотрю, а там, под скалой, сидит наш Кадыр Тощев. Руки и ноги у него перебиты, боль, надо думать, страшная, вот и стонет. Увидел он меня и говорит: "Саша, я в плен не хочу! Избавь меня от мук, убей. Когда выберешься отсюда, напиши моей маме, что я бил эту нечисть, сколько мог".
А глаза — словно в самую душу смотрят, словно сверлят меня. После такой просьбы мне аж муторно стало. Всякое видел на войне, но такого вот еще не было. Я ему и говорю: "Терпи, Кадыр, не стони. Дождемся темноты. И я тебя потащу до берега. Руки-то у меня пока целы". Правда, после ранения в спину ноги мои почти не действовали, но ползти еще мог исправно.
Вот так мы с ним сговорились, а тут егеря. Я под убитым фрицем спрятался. Кадыр сидит, терпит, не стонет. Подошли эти егеря. Вижу: шарят по карманам убитых, стреляют изредка. Меня не тронули. Сначала они и мимо Кадыра прошли. У меня даже радость появилась, что все так благополучно. Но в это время офицер увидел на руке Кадыра часы. Мы все в отряде знали: их подарила ему мама.
Егерь подошел к Тощеву, наклонился и начал срывать те часы. А руки-то перебиты, и боль, наверное, была нестерпимая. Кадыр не выдержал, застонал. Что тут началось — и говорить страшно, так и бьет по сердцу до сих пор!
Егеря поначалу испугались, в сторону метнулись. Я думал: сейчас стрелять будут, а они вернулись и втроем стали бить Кадыра прикладами, да все норовят по голове! Хотел он было руками заслониться, да руки-то почти не действуют. А те бьют, и лица у них страшные, улыбаются, вижу. Так и забили до смерти...
Бакин поднялся на сопку, вытер фуражкой лицо и, прерывисто дыша, проговорил: "Здесь..."
Высота небольшая, почти затерявшаяся среди окружающих сопок. Один ее склон обрывается крутой десятиметровой стеной, второй полого спускается к заливу Питкавуоно. Вокруг — голый, отшлифованный ветрами и водой гранит.
Александр Игнатьевич сидел на камне и молчал. Каждый из поисковиков понимал его состояние. Короткое слово "здесь" заставило всех подобраться, глаза невольно искали свидетельства последнего боя североморцев. Вот полуистлевший солдатский валенок... обрывок портупеи... стреляные гильзы...
— Здесь все и было, — повторил Бакин. Это то самое место, где погиб Кадыр Тощев. А я лежал вот здесь.
Там, куда он указывает, виднеются солдатский ремень, обрывки обмундирования. И скала, кажется, до сих пор красна от крови Кадыра...
Бакин прошел несколько метров, остановился:
— Тут сидел наш радист. Он и вызывал артиллерию, чтобы от егерей отбиться. А потом уж и на нас огонь вызвал.
Еще несколько шагов по высоте.
— В этом распадке лежали наши раненые и убитые. Мы их оберегали, как могли, да вот сил было маловато. Егеря со всех сторон наседали, минами забрасывали, а спрятаться от обстрела некуда. Видите, сопка-то лысая. Действительно, спрятаться было негде — только несколько валунов. Бакин остановился:
— Здесь лежал Витя Комиссаров. Он был ранен в обе ноги, кое-как их перевязал и продолжал стрелять. Видите, позиция у Виктора очень удобная была, он прикрывал отряд. Уползи Виктор к раненым — и нас бы всех перебили. Вот он и держался. Да только, видать, силы начали уходить: много крови потерял — автомат его бил все реже и реже. Мы слышали, как Витя кричал: "Бейте их, ребята!". Когда у нас и в живых почти никого не осталось, и стрелять было нечем, егеря осмелели, поползли к Виктору — решили в плен взять. Вот тут Комиссаров и рванул под собой гранату. Не сдался врагу.
Александр Игнатьевич нагнулся, поднял гильзу, бережно положил ее на ладонь. Потом достал из вещмешка баночку с белилами и кисть:
— Что ежели написать здесь, на скале, о гибели моих друзей? Тогда каждому будет ясно: не простая это высота...
Скалы не молчат. Они говорят, надо только уметь их слушать. На месте, где подорвал гранатой себя и наседавших фашистов Виктор Комиссаров, растет березка — молоденькая, гладкоствольная. Она крепко уцепилась за пригоршню земли в расщелине. Еле заметно дрожат листочки, а то замирают, будто прислушиваются к шепоту много повидавших сестер своих. О чем их разговор?
Ни на одной из сопок хребта Муста-Тунтури нет ромашек, а здесь, на высоте Юневича, растет небольшой ромашковый кустик. Растет как раз в том месте, откуда ушли разведчики в последнюю атаку.
На скале, под которой погиб Виктор Комиссаров, отчетливо видны следы осколков. Выбоин от пуль больше всего на камне, за которым вел последний бой Дима Осокин. Видны места, где разрывались снаряды. Остались не воронки — большие, лучистые пятна на граните...
...На скале поисковики написали: "Здесь сражался и геройски погиб отряд Юневича. Старшина 2-й статьи Бакин". Молча постояли у этой скалы. Положили на холодный камень алые гвоздики...